Асма аль-Асад предпочитает оставаться в тени мужа Башара аль-Асада и хранить молчание. Единственное исключение она сделала для «России 24«.

— Прежде всего, мы хотели бы поблагодарить вас за то, что дали нам возможность взять у вас интервью. Полагаю, важно подчеркнуть, что это мировой эксклюзив, поскольку это ваше первое интервью за последние восемь лет. И мой первый вопрос: почему вы решили остаться в тени, почему вы решили поддержать своего мужа и все эти годы хранили молчание?

— Для меня это не было вопросом выбора. Я поддержала его, поскольку это совпадает с моими убеждениями. Что же касается публичности, я никогда к ней не стремилась, так что я не могу ответить на этот вопрос.

— Давайте начнем с довоенной Сирии. Что вы помните об этой стране?

— До войны в Сирии происходили серьезные изменения во многих областях: например, значительный экономический рост, беспрецедентные реформы в сфере законодательства, а также появление нового поколения организаций гражданского общества. Но несмотря на подобный прогресс, несомненно, сохранилось также и множество проблем ‒ прежде всего, это ограниченные экономические возможности молодежи, неравное распределение дохода, беспрецедентные последствия засухи, подобной которой в Сирии еще не случалось, а также наплыв более миллиона беженцев из Ирака.

На протяжении всего этого времени моя роль всегда состояла в укреплении социальной структуры Сирии и поддержке местных общин. В частности, это проявляется в продвижение инициатив, стимулирующих всеохватывающий экономический рост ‒ главным образом, это инициативы в области микрофинансирования, работа с организациями гражданского общества и их укрепление, а также работа с молодыми людьми с целью обеспечения их умениями, навыками и возможностями, необходимыми для полной реализации их потенциала.

— Титул первой леди влечет за собой множество обязанностей. Я хотела бы спросить у вас, какой была ваша цель в самом начале этого важного пути?

— Не уверена, что вам это известно, но раньше я была инвестиционным банкиром. Я планировала получать степень магистра бизнес-администрирования в Гарварде, так что, можно сказать, что становление первой леди не входило в мои карьерные планы. К этой позиции не прилагается перечень должностных обязанностей или руководство, поэтому я решила подойти к ней с гражданской позиции: что я могу сделать для того, чтобы моя страна стала сильнее и справедливее? С самого начала я стремилась оказывать поддержку людям, которые каждый день упорно трудятся, часто имея весьма ограниченные ресурсы, стараясь чего-то добиться в своей жизни. Я встречалась с этими людьми, слушала их истории и своими глазами видела, как они меняли свои сообщества к лучшему ‒ все это дало мне возможность привлечь внимание к их ситуации и помочь создать благоприятные условия для их преуспевания.

— Вы учредили множество важных программ, таких как микрофинансирование, Научная Олимпиада, поддержка молодежи. Что изменилось после войны, как изменились ваши приоритеты?

— Моя работа над данными инициативами в области развития непрерывно продолжается. Это уже устоявшиеся инициативы и, пожалуй, с началом войны они стали только важнее. Но, конечно же, сейчас моими приоритетами являются поддержка семей погибших, помощь раненым солдатам, а также кто лишился своего жилья, и всем кого затронула эта война. Именно благодаря этим людям существует Сирия и наша обязанность ‒ отдать дань их подвигу. Большая часть моей работы посвящена обеспечению их всеми средствами, необходимыми для возвращения к повседневной жизни ‒ будь то протезы для раненых, трудовые возможности для вдов или же достойные условия для тех, кто лишился дома. И если я помогаю Сирии, то, в конечном итоге, я помогаю и президенту.

— А что насчет погибших? Какова ваша стратегия при работе с их семьями?

— Анна, они стольким пожертвовали, и это наш долг, наш моральный долг ‒ отдать дань их жертве. Известно, что павшего солдата никогда нельзя оставлять на поле боя, и сирийская армия неустанно трудится над тем, чтобы обеспечить наличие необходимых для этого механизмов и изменений в законодательстве, а также, чтобы все нужды семей погибших были удовлетворены и о них не забыли.

Я встречаюсь с семьями погибших, чтобы убедиться, что эти системы удовлетворяют их нужды. На личном же уровне меня воодушевляет их решимость, их стойкость и их любовь к Сирии. Именно они являются для меня самым большим источник сил и надежды на будущее.

— Но создается такое впечатление, что эта работа как бы остается невидима для мира. Я имею в виду, ни по телевизору, ни в газетах не говорят о вашей благотворительной деятельности, о том, чем вы сейчас занимаетесь.

— Думаю, это у них надо спросить, почему.

— Именно поэтому мы здесь. Мы провели с вами неделю, полную напряженной работы, и видели ваши встречи с различными людьми. Давайте начнем с вашего визита в больницу. Что вы чувствуете, когда встречаетесь с ранеными солдатами?

— Я могла бы сказать, что чувствую боль и грусть, но то же самое могли бы сказать и многие другие. Я думаю, гораздо важнее то, как мы поступаем с этими чувствами, как мы направляем их на создание инициатив, которые могут помочь этим солдатам или жертвам вновь наладить свои жизни. Поэтому для меня важнее то, что я делаю, а не то, что я чувствую.

— А вы помните историю той женщины, у которой парализовало сына? Что вы почувствовали, разговаривая с ней? Как вы ее поддержали?

— Опять же, я считаю, что самое важное ‒ это наличие социальных структур ‒ будь то медицинские, психологические или экономические структуры, направленных на помощь этим людям. Вот что им нужно, а не добрые слова и похлопывание по спине. Им нужна настоящая помощь, помощь в налаживании своих жизней, и именно это и является целью моей работы.

— А что вы чувствуете, когда слышите такие слова: «У меня нет боли, нет будущего, нет смысла продолжать жить» или же ‒ прошу прощения, но меня шокировали слова сказанные вам тем мужчиной ‒ «Я не могу даже купить курицу для своей семьи».

— К сожалению, подобные случаи не единичны. Как бы наши солдаты не верили в то, ради чего они сражаются, но даже самым сильным духом сложно мгновенно приспособиться к тому, что они оказались полностью зависимыми от других. Они стольким пожертвовали, и мы обязаны отдать им дань и удостовериться, что о них заботятся. Именно для этого мы направили группы профессионалов для работы с солдатами и их семьями и прилагаем все усилия, чтобы обеспечить наличие всех необходимых экономических, психологических и медицинских структур, призванных помочь им наладить свои жизни.

Эти храбрые солдаты медленно, но верно, снова обретают свой путь в жизни. Они вносят вклад в общество, даже заводят семьи. И в эти тяжелые времена они являются лучом надежды для всех нас.

— Вы берете на себя огромную ответственность, поскольку к вам обращаются с просьбами тысячи людей, и всем им вы обещаете сделать все возможное. Зачем? Ведь невозможно помочь всем, каждому раненому солдату, каждому перемещенному или же каждой похищенной семье.

— Вы слышали эти истории, также как и я. Вы смогли бы их проигнорировать? Это невозможно. Мы в Сирии верим в то, что данное нами слово священно. Это очень важно.

Я предлагаю помощь, потому что я уверена в наличии всех необходимых условий для удовлетворения всех эти потребностей. У нас имеется очень мощная и обширная сеть, ее создало государство, гражданское общество и частный сектор. И по своему опыту я могу сказать, что при помощи этих налаженных каналов могут быть выполнены большинство этих просьб.

Но лично для меня каждый такой визит ‒ это очередная возможность обнаружить в существующих системах и процессах недостатки, требующие устранения. Таким образом, мы добиваемся больших результатов и, если осуществить соответствующие изменения, другим людям уже не придется иметь дело с теми же проблемами.

— A как вы управляете вашей командой, чтобы удостовериться, что эти просьбы действительно будут выполнены?

— Как я уже сказала, прежде всего, в Сирии данное нами слово священно, и это очень важно. И, конечно же, люди, которые работают со мной, разделяют это убеждение и исходят из него в своей работе. Кроме того, я твердо верю в структуры и институциональные основы, гарантирующие ясность обязанностей и четкое определение целей. Кроме того, Сирия ‒ это маленькое общество и поэтому я нередко снова встречаюсь с теми же людьми, так что у меня всегда есть возможность проверить, как у них идут дела.

— И какими же результатами вы гордитесь на настоящий момент?

— Сказать вам, что я горжусь результатами, означало бы, что мое дело окончено, моя работа выполнена и Сирия процветает, а это явно не так. Нам еще очень многое предстоит сделать. Возможно, однажды Сирия снова станет безопасной и процветающей страной ‒ вот тогда-то вы и зададите мне этот вопрос.

— Я думаю, очень важно, чтобы людям было комфортно о чем-либо просить, чтобы они верили в то, что их мечты и желания сбудутся, чтобы они не стеснялись просить вас о чем-то потому, что вы первая леди. Не могли бы вы рассказать, каким образом вы просите их просить вас о чем-либо, когда они не хотят этого делать и, может быть, им неудобно просить о чем-либо.

— Человеческое достоинство ‒ очень важно, и поэтому я стараюсь, насколько возможно, сделать так, чтобы люди не чувствовали смущения или обиды во время наших встреч. Я всегда прямо спрашиваю, чем я могу им помочь и как я могу облегчить их трудности. Я всегда говорю им: «Это не вы просите, это я прошу, это моя работа, моя обязанность». Таким образом, надеюсь, мне удается подбодрить их и помочь им быть более откровенными.

— Следующий вопрос касается безопасности. Мы сопровождали вас по дороге в Сирийский фонд по вопросам развития, а также в данный центр, и в оба эти места вы ездили в одиночестве. Почему вы допускаете такой риск?

— Ответ очень прост, Анна: я отказываюсь жить в страхе. В настоящее время все жители Сирии находятся в опасности, и чем же я лучше их? И самое главное: как я могу побуждать людей продолжать жить своими жизнями, ходить на работу и посылать детей в школу, если я сама не делаю того же? Это было бы лицемерием. Честно говоря, лично для меня гораздо большим риском была бы изоляция от повседневной жизни, поскольку, в конечном счете, ничто не заменит непосредственную работу на местах.

— На пути в Эс-Сувейду, один участок дороги был особенно опасен, поскольку с одной его стороны располагается территория ДАИШ, а с другой ‒ территория, также находящаяся под контролем террористов. Так почему же? Для нас было невероятным видеть, как вы в одиночестве едете по этой дороге на машине.

— Я ценю вашу заботу, но, с моей точки зрения, сирийские женщины, матери и дочери каждая по-своему пытаются справляться с трудностями, вызванными этой войной. И будь то времена кризиса или нет, но я всегда заинтересована в том, чтобы помогать тем, кто в этом нуждается. Это мой самый большой приоритет. И я продолжаю настаивать на том, чтобы оставаться как можно более доступной, поскольку ничто не заменит человеческое взаимодействие. Именно таким образом я учусь, и именно таким образом я изменяю ситуацию к лучшему.

— Несмотря на опасность, вы постоянно ездите по стране и встречаетесь с людьми. С каким настроем вы сталкиваетесь? Что они вам говорят, о чем просят?

— По-разному. Я слышу истории о храбрости и стойкости, истории о трагедии и о надежде, но самый главный вопрос, который беспокоит всех, это «Когда Сирия снова станет безопасной?

Когда мы сможем вернуться домой?»

— С момента вашей первой встречи с президентом и спустя все эти годы вашей совместной жизни, остался ли он все тем же человеком, за которого вы решили выйти замуж?

— Во многих аспектах да, он, по-прежнему, тот же человек, которого я встретила еще до того, как он стал президентом. Он очень спокойный, задумчивый и всегда вежливый. Но, пожалуй, самое лучшее в нем то, что с ним так легко разговаривать. С ним можно говорить о чем угодно, и это здорово.

— А как сложные военные задачи и прочие трудности нынешнего положения повлияли на него?

Конечно же, на нем лежит большая ответственность ‒ гораздо большая, чем раньше. Это очень тяжелая ноша, и на это уходит вся его энергия, и большая часть его времени. Но одна из вещей, которые восхищают меня в нем ‒ это то, что, несмотря на все эти тяготы и на его весьма напряженный график, он всегда старается найти время на свою семью, особенно на трех наших детей. Он очень серьезно воспринимает свою отцовскую роль. Он очень бескорыстный человек.

— A что насчет вас? Какие принципиальные изменения произошли в вас в эти тяжелые времена?

— Я ничем не отличаюсь от многих других сирийцев. Моя семья была затронута точно так же, как и другие семьи в Сирии. Мы скорбим по поводу трагедий, с которыми ежедневно сталкивается наша страна. После пяти лет войны, думаю, очевидно, что каждый дом в Сирии наполнен скорбью, и наш дом ‒ не исключение.

— А как ваша семья справилась с трагической утратой? Я имею в виду зятя господина президента.

— Так же, как и другие семьи. В Сирии нет ни одной семьи, которая не потеряла любимых людей. Сейчас родители ходят на похороны своих детей, вместо того, чтобы устраивать их свадьбы. Бабушкам и дедушкам приходится снова заботиться о своих внуках, а число неполных семей растет с каждым днем. Некоторые из них потеряли четырех, пятерых, шестерых или более членов, и это огромная ноша для всего общества. Поэтому, если рассматривать нашу утрату с этой точки зрения, то она ни в коей мере не уникальна и не заслуживает того, чтобы её как-то выделяли. Мы справляемся так же, как и другие люди. Мы не сдаемся и продолжаем жить.

— Хорошо, а вы помните тот день, когда произошла атака на министерство обороны? И вы, и господин президент продолжили заниматься своими делами, и, что самое удивительное для нас ‒ отправили своих детей в школу. Почему? Опять же, я не могу не спросить вас о подобном риске.

— Случай, о котором вы говорите, произошел в 2012 году, то есть еще в начале кризиса. В то время моему старшему сыну было десять лет, а младшему не больше семи. Поэтому, конечно же, они были напуганы, ведь выстрелы раздавались совсем рядом. Но в утро той атаки я знала, что это станет одним из самых запоминающихся моментов их детства. И моим первым инстинктом было ‒ а я помню тот день очень отчетливо, как будто это было вчера ‒ моим первым инстинктом уж точно было не бежать и прятаться.

Когда я позвонила в школу и мне сказали, что она работает как обычно, я приняла решение. Когда я отводила детей в школу, мой младший сын спросил меня, люблю ли я его. В тот день я отправила детей в школу не потому, что хотела подвергнуть их опасности, а потому, что я хотела, чтобы они знали, что значит смотреть в лицо своим страхам и отстаивать свои убеждения.

— Мы знаем, что эти каникулы они провели, работая волонтерами. Рассказывали ли они вам, какими были их впечатления?

— Конечно. Сегодня двое из них уже не дети, они подростки, но, к сожалению, как и у большей части людей их поколения, их детство пришлось на войну. Из-за этого им пришлось быстро вырасти, но мне хотелось бы верить, что это также помогло им научиться ценить то, что действительно имеет значение в этой жизни, и поэтому почти каждый день, приходя домой, они делятся со мной разными историями и задают вопросы.

И, как вы можете себе представить, уже не я задаю тему беседы или определяю, к какой информации у них будет доступ. Иногда они чувствуют злость и разочарование, а иногда печаль. И я верю, что моя материнская роль состоит в том, чтобы помочь им развить навыки, необходимые для формирования собственного мнения и ориентации в окружающем мире, а не в том, чтобы говорить им, что они должны думать и чувствовать. И, в конечном итоге, если у меня все получится, они вырастут независимыми мыслителями.

— Как повлияли санкции, прежде всего, на всех жителей Сирии, а также на вашу семью?

— Думаю, ни для кого не секрет, что нынешние санкции повлияли на народ Сирии так же сильно и серьезно, как санкции 90-х годов повлияли на иракцев. Единственная разница в том, что сегодня никто ‒ а особенно те, кто наложили эти санкции ‒ не может утверждать, что они не предвидели эффект этих санкций на простых сирийцев.

Нужно задать себе вопрос: какая польза от наложения санкций на основные продукты питания? Какая польза от блокирования жизненно важного доступа к лекарствам и медицинскому оборудованию? Всего несколько дней назад я встретилась с пожилым человеком, у которого диагностировали рак, и он беспокоился, что не сможет получить необходимое лечение, поскольку химиотерапия больше недоступна. Вот что делают санкции с простыми людьми ‒ и это только один пример.

На самом деле всего несколько недель назад ‒ точнее, по-моему, на прошлой неделе ООН опубликовали отчет, в котором отмечался значительный рост нищеты и непомерных страданий среди простых сирийцев, ставший результатом этих санкций. И самая большая ирония в том, что эти санкции были наложены так называемыми «друзьями Сирии».

О чем не говорится в данном отчете, так это о том, что ситуация была бы гораздо, гораздо хуже, если бы не настоящие друзья Сирии, которые вмешались и помогли компенсировать некоторые политические и экономические последствия этих санкций. В этом плане огромной была роль России: она оказывала и продолжает оказывать Сирии бесценную гуманитарную и экономическую поддержку, и эти благородные усилия помогли облегчить легшую на плечи простых сирийцев ношу. Мы никогда об этом не забудем.

Что же касается влияния санкций на меня лично, то не думаю, что это так уж важно, особенно на общем фоне.

— Давайте продолжим разговор о гуманитарных проблемах. Не могли бы вы описать ситуацию, поскольку до нас доходит весьма противоречивые сведения, например, о ситуации в Алеппо.

— О гуманитарной ситуации в Сирии было сказано уже многое, но на самом деле сложно описать всю серьезность ситуации. Перемещение людей, нищета, болезни, страдания ‒ все это не имеет прецедентов. И, по иронии, западные СМИ предпочитают фокусироваться исключительно на затруднительном положении беженцев и людей, находящихся на территориях подконтрольным вооруженным группировкам, в то время как большинство перемещенных людей живут на территории остальной страны. И эти люди так же важны, как и остальные.

Никто не имеет право не считать их за людей лишь на основании линий на карте.

Что же касается наших усилий по оказанию помощи, конечно же, мы расширяем нашу чрезвычайную гуманитарную помощь, но все еще существует острая необходимость в восстановлении доступа людей к государственным услугам ‒ это очень важно. Кроме того, существуют программы, предлагающие психологическую и социальную поддержку, профессиональную подготовку и небольшие беспроцентные кредиты.

Мы также оказываем помощь в обучении тем детям, у кого возникают проблемы с учебой или тем, кто долгое время не имели возможность посещать школу. В конечном итоге, наша цель ‒ облегчить перемещение и устранить те унизительные условия, которые были вынуждены переносить эти люди. Мы должны прилагать все усилия и направлять на это все доступные нам ресурсы.

— Понятно. Я хотела бы спросить вас о вашей реакции на различную рода критику со стороны европейских и американских СМИ. Что вы чувствуете, когда читаете подобные статьи или смотрите подобные телеканалы? Что вы чувствуете и что бы вы сказали тем людям, кто нападает на вас?

— Прежде всего, думаю, этого и стоило ожидать. Это неотъемлемая часть моей позиции и, как говорится, таковы издержки профессии. Даже после этого интервью меня почти наверняка подвергнут сильной критике отдельные люди или СМИ, которые заинтересованы лишь в том, чтобы представить меня в негативном или поверхностном свете. Таковы их намерения, и я ничего не могу с этим поделать.

Думаю, подобные комментарии главным образом направлены на то, чтобы проверить, что мы представляем из себя как личности. И если вы не остаетесь непоколебимыми, слыша положительные комментарии, то велика вероятность, что вы отступите, как только услышите что-то отрицательное. Возможно, вы также помните, что когда-то я была «пустынной розой», элегантной первой леди, начавшей реформы и т.д. Но какими бы приятными ни были подобные комментарии, они не производят на меня сильного впечатления. Самое важное для меня оставаться скромной и верной себе. И, как я уже сказала, если не позволять положительным комментариям вскружить вам голову, то тогда и отрицательные комментарии вас не заденут.

— Я хотела бы узнать о будущем Сирии после войны, как бы вы могли описать его, как вы строите это будущее? И как вам удается справляться с разрушениями по всей стране?

— Земли, на которых расположена Сирия, населены уже очень долгое время. За тысячи лет на этой земле случались десятки войн и вторжений, и некоторые её районы были полностью уничтожены. Но я знаю, что Сирия может восстановиться, и она это сделает. Самое важное ‒ это разобраться с внутренними и внешними факторами, которые вызывали и продолжали войны. Мы должны сделать это ради будущих поколений. Мы, сирийцы, всегда одерживали верх ‒ и этот период нашей истории не исключение. Известно, что слово «Сирия» означает «восходящее солнце», и, могу вас заверить, что и сирийцев ожидает новый восход.

— И последний вопрос: за все время войны вы не убежали из страны. Советовал ли вам кто-нибудь бежать, чтобы спасти свою жизнь, и каким был ваш ответ?

— Вы правы и в том, и в другом. Во-первых, я была здесь с самого начала и никогда даже не думала о том, чтобы быть где-то в другом месте. И, во-вторых, да, мне предлагали возможность покинуть Сирию или, скорее, сбежать из Сирии. Эти предложения включали гарантию безопасности и защиты моих детей и даже финансовую безопасность. Но не нужно быть гением, чтобы понять истинную цель этих людей. Их никогда не волновало мое благополучие или благополучие моих детей, это была намеренная попытка пошатнуть веру людей в их президента. Достаточно сказать, что эти предложения были глупыми и, к тому же, исходили не от сирийцев.

— А какой инцидент за все время войны был самым губительным? Может быть, это история людей из деревни Зара или же история ребенка по имени Омран Дакниш?

— Позвольте мне сформулировать этот вопрос немного по-другому: почему судьбы детей из деревни Зара не освещались в СМИ так же, как трагедии Айлана и Омрана? Западные СМИ решили сосредоточиться на этих трагедиях, потому что они соответствовали их повестке дня. Именно Запад разделил наших детей, участвующих в этом конфликте, в соответствии с политическими убеждениями их родителей.

Айлан был сирийским ребенком, независимо от того, во что верили его родители, так же, как и Омран, и так же, как и другие невинные дети, пострадавшие во время бойни в деревне Зара. Все они дети, невинные дети, и их гибель ‒ это утрата для Сирии, независимо от того, какую сторону конфликта мы поддерживаем. И как сирийку, меня лично печалит гибель каждого ребенка, будь то Айлан или Омран или множество других, чьи имена не попали в заголовки западных СМИ. В конечном счете, гуманитарная помощь не должна зависеть от географии, политической ориентации или религиозных верований. Нельзя допускать, чтобы ею управляли политические цели.